– Герои! – презрительно выплюнула Эвриала. – Они всегда поднимают этот вопрос, ну чисто как наша матушка! «Почему вы не можете превращать людей в камень? Вот ваша сестра может это делать». Мне жаль тебя разочаровывать, мальчик! Это было проклятием только одной Медузы. Она была самой страшненькой в нашем семействе. Ей повезло больше других.
– Матушка говорила, что я самая страшненькая, – обиженно проговорила Стено.
– Цыц!

человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер.

…Что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени?

Отпущенная нам реальность, все, что мы видим и способны описать, есть только вот, — Урусов показал микрон между большим и указательным, — мы ползаем лишь в этом слое и только представляем, что проникаем вглубь, возносимся и бороздим просторы, но если б нам было дано вообразить реальное соотношение меж нашей жизнью и внешним окружающим ничто, то нас бы вмиг расплющило. Что мы на самом деле делаем, так это — верно ты отметил, — как слизняк, грызем капустный лист реальности, в которой существуем, и так, пока не проедим, не выпадем вовне, в ту пустоту, в которой нас не предусмотрено.

...я говорю слишком быстро. Я тороплюсь поскорее сказать то, что мне неприятно произносить, и именно этим я сейчас и занимаюсь.
Я должен замедлиться, чтобы объяснить, как замедлился мой мир.

Их поступки всегда вызываются тщеславием — ни до того, как они начинают появляться на людях, ни после в их поведении нет истинной скромности.

Союз разрастался, превращаясь в министерство, порождая новые формы административного устройства. Разрастаясь, размножаясь — с помощью элементарного почкования, он породил огромную «окололите-ратуру» — сотни бездельников, делающих вид, что они управляют литературой. Между понятиями «писатель» и «член Союза» давным-давно образовалась пропасть.

Я увидел вселенную украдкой — в пустоте, в таинстве и открыл ее для себя, сообщив смысл, значимость, красоту и истинность, которые могли возникнуть лишь из мысли и энергии человека.

- Это ж Сократий! Не бойся, он все равно на тебя внимания не обратит!
- Какой Сократий?
- Из форта Долбушина Сократий! У него дар оживления манекенов! Заставляет их говорить и делать что он захочет.
- Но это же шиза!
- Почему шиза? Зато он все время окружен красивыми женщинами и хорошо одетыми мужчинами. Все женщины в него поголовно влюблены, а мужчины дрожат и распадаются на куски, стоит ему сдвинуть брови.
- Но это ж манекены!
- Ну, к этому привыкнуть проще, чем к одиночеству

«Ага, хорошенький…  А подойти погладить слабо?»

«– Астрочка… – протянул глава труппы хищно. – Ты же понимаешь, как много поставлено на карту?
Я прикрыла глаза. «О да! Понимаю! Но бес тебя пожри, это не мои трудности!»»

— Винегрет, а не общество!

Скряги не верят в будущую жизнь, для них все — в настоящем.

...«Типично антисоциален…» И таких примеров тысячи.
В мирное время мы забываем, что мир кишит этими выродками, в мирное время они сидят по тюрьмам, по желтым домам. Но вот наступает время, когда «державный народ» восторжествовал. Двери тюрем и желтых домов раскрываются, архивы сыскных отделений жгутся – начинается вакханалия.

самая большая ошибка умных людей - втайне считать остальных людей дураками

Как только женщина начинает стричься, она обречена. Она никогда не сможет остановиться.

   - Сам виноват, что тебя пытаются надуть. Ты похож на бурята! - сказала Яра.
   - Это в дедушку, - ответил Ул.
   - Ты же говорил, что он калмык.
   - Калмык - другой дедушка.
   - А бабушки кто?
   - А бабушки - захваченные ими русские пленницы. Кстати, обе были захвачены очень удачно. Одна в киевском университете, другая с московской пропиской. Только непонятно, кому в результате повезло больше. Характер у бабушек оказался не сахар. Дедушки начинали разуваться даже не в коридоре, а за триста метров до дома.

- Так шизофреником станешь! Будет мерещиться, что с тобой тарелки разговаривают! - пожаловался он.
- А разве они не разговаривают? - удивилась Рина, -Мне посуда постоянно говорит "Помой меня. А я ей отвечаю "Фигушки. Самоочищайся!.

Все ее тело сжалось, но она знала, что ножу противостоять не сможет. Малейшая боль, и она превратится в рыдающую идиотку, неспособную соображать, неспособную торговаться.

Чтобы мужчина оценил твою внутреннюю красоту, тебе необходимо выглядеть хорошо.

Женская интуиция, признаю?т они ее или нет, всегда одержит верх даже над самым опытным лжецом.

Вот он, пример шныровской гигиены! С гиелами целуемся, в ржавом тазу воду для чая кипятим, про быстроподнятые шоколадки вообще не говорю, а стоит шлепнуться щетке - и все, конец кина!

Я оставил свою трезвость при себе. Мне совсем не хотелось слышать, как Джейми говорит, что он горд за меня. Я не хотел, чтобы он наблюдал за мной, ждал, когда я сорвусь.

Когда человек находится в нервном состоянии, не следует говорить ему, чего ты не будешь делать. Его воображение моментально отпилит "не" от любого глагола, какой бы ты ни произнес, и мысли приобретут опасное направление.

...я ненавижу всех этих господ не мозгом — скорее нервами кожи… Я презираю их, презираю их язык, их обращение, жизнь, которую они создали, их хваленую новую жизнь… Презираю и ненавижу, ненавижу люто,...

– в мире в последнее столетие намечалось некоторое подобие рациональной цивилизации, однако первобытная природа человека радостно выперла наружу, и это подобие теперь гниет, разлагается, заражает…

Любить себя – не значит быть самовлюбленным эгоистом.

Моя единственная доктрина – это целесообразность. Она помогает выжить.

Если и существовало сходство между державами, то в ту пору оно определялось личностью их правителей.

Жить вот так, одному, покупать хлеб, кефир, поддерживать существование, общаться с тем, кем не хочешь, и не иметь возможности поговорить с тем, с кем очень надо, потому что уже все умерли, а ты живешь... Живешь никому не нужный, никому не интересный, даже самому сеье, и можешь думать только о своих болячках, которые не отпускают, потому что на все остальные мысли нет ни сил, ни желания. И самое большое наказание - голова остается светлой, мозги работают. Уже и тела никакого нет, а голова соображает. Говорят, что люди, которые занимаются умственной деятельностью, сохраняют в старости ясность рассудка. Мне не нужен мой ясный рассудок. Уж лучше, когда сначала умирает мозг. Хотя, кому лучше?

Простите, я вот только эту дырку в небытие захлопну. — Он направился было к окну и чертыхнулся через мгновение. — Ух, до нее и не дотянешься… да она еще и без стекла, черт!

– Мы пришли с миром, – вступила в разговор Хейзел. – Что такого сделал Перси?
– С миром? – Царица подняла брови, разглядывая Хейзел. – Что он сделал? Этот самец уничтожил школу волшебства Цирцеи!
– Цирцея превратила меня в морскую свинку! – возразил Перси.
– Извинения не принимаются!

...бесполезное это занятие — придавать вещам смысл и значение, которых в них нет.

– А ты не трус, полукровка. Арес – это мое греческое имя. Но для этих моих последователей, для детей Рима, я – Марс, покровитель империи, божественный отец Ромула и Рема.
– Мы встречались, – проговорил Перси. – Мы с тобой… дрались…
Бог поскреб подбородок, словно пытаясь вспомнить.
– Я много с кем дрался. Но я тебя уверяю – в обличье Марса ты со мной никогда не сражался. А если бы попробовал, то был бы уже мертв. А теперь преклони колена, как это полагается сделать римлянину, пока у меня не иссякло терпение.

В пятой когорте были самые терпимые центурионы в лагере. Но даже и они накажут Хейзел, если она опоздает. Римские наказания всегда суровые: подметай улицу зубной щеткой, чисти стойла в Колизее, а еще тебя могли сунуть мешок со злобными куницами и окунуть в Малый Тибр – перспектива не из приятных.

...люди наконец поняли, что все их бедствия происходят от стихийно сложившегося еще с диких времен устройства общества, поняли, что вся сила, все будущее человечества — в труде, в соединенных усилиях миллионов свободных от угнетения людей, в науке и переустройстве жизни на научных основах.

– Привет, – отозвался Перси. – Ты что – убиваешь зверушек?
Октавиан посмотрел на пушистую штуковину в руке и рассмеялся.
– Нет-нет. Когда-то так оно и было. Мы читали волю богов по внутренностям животных – кур, козлов и всяких других. А теперь мы пользуемся вот этим.
Он швырнул пушистую штуку Перси. Это был плюшевый медвежонок без опилок внутри. И тут Перси увидел, что у ног статуи Юпитера лежит целая куча выпотрошенных плюшевых зверушек.
– Ты это серьезно? – спросил Перси.

– Взять бы этого Канта, да за такие доказательства года на три в Соловки! – совершенно неожиданно бухнул Иван Николаевич.
– Иван! – сконфузившись, шепнул Берлиоз.
Но предложение отправить Канта в Соловки не только не поразило иностранца, но даже привело в восторг.
– Именно, именно, – закричал он, и левый зеленый глаз его, обращенный к Берлиозу, засверкал, – ему там самое место! Ведь говорил я ему тогда за завтраком: «Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, может, и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут».
Берлиоз выпучил глаза. «За завтраком... Канту?.. Что это он плетет?» – подумал он.
– Но, – продолжал иноземец, не смущаясь изумлением Берлиоза и обращаясь к поэту, – отправить его в Соловки невозможно по той причине, что он уже с лишком сто лет пребывает в местах значительно более отдаленных, чем Соловки, и извлечь его оттуда никоим образом нельзя, уверяю вас!

"Нет, братцы, так любить, как русская душа, - любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал Бог, что ни есть в тебе, а..." , - сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и сказал: "Нет, так любить никто не может!"

Главное жить... главное любить... главное верить..

...именно этим я сейчас и занимаюсь: вписываю себя в свою собственную историю и рассказываю ее изнутри.

— Иногда мне кажется, что она наполняет дом детьми, потому что хотела бы наполнить его слугами, но не может.

У меня было такое чувство, будто я — яблоня, с которой упало драгоценное для нее яблоко.

Единственное мое оружие — язык, и хотя мне известно, что язык сильнее пулеметов, я в отчаянье от того, что не могу в одиночку искоренить понятие «уничтожение», возбужденное в людях пропагандистами.