Долг солдата, взятого в плен, пытаться бежать.

Важно то, что мужчины – существа несколько более наблюдательные, чем мы склонны думать о них.

Ибо, честно говоря, уразуметь, что делать с мужчиной после того, как ты его заполучила, – это, черт возьми, сложный вопрос.

Ему кажется, он расшевеливает толпу, как сквозняк.

...можно совершать какие угодно глупости и какие угодно гадости, а затем все взвалить на обстоятельства, на судьбу или на неумолимые законы истории. Настоящий государственный человек не унижается до подобных аргументов

Жалость к себе – самое скучное и бесперспективное занятие.

Если не можешь дождаться чуда, сотвори его сам

...одной лишь веры недостаточно: нужно жить в соответствии со своей верой и каждый день воплощать ее в действие.

Тело – это вместилище духа, доказательство его существования. Точно так же и действия – это доказательство веры и убеждения.

...если вы верите – неважно, во что, вы должны действовать. Иначе зачем нужна такая вера?

– Мы позволили безумцам управлять сумасшедшим домом.

Ей надоело находиться среди людей, которые ведут себя так, будто она дурочка. Она сказала об этом медсестре, на что та ответила: «Милая, не изводите себя из-за ерунды. Все умники в мире не смогли бы выдумать вас».

Все великие люди просто умели ловить счастье за хвост.

Сердца слышат только надрывный юродивый крик. И, по сути, больше ничего.

- У тебя снег на ресницах. - Кент проводит пальцем по моим векам и переносице, и я вздрагиваю. - И в волосах.
Порхающая рука, прикосновение пальцев, ладонь на моей шее. Вот он, рай.
- Кент!
Я обхватываю пальцами воротник его рубашки. Как бы близко он ни стоял, это недостаточно близко.
- Бывает, что ты боишься спать? Боишься того, что ждет впереди?
Он печально улыбается, и я готова поклясться: он знает.
- Иногда я боюсь того, что оставляю позади, - отвечает он.

Она взяла его за руку и провела в гостиную, где Моцарт повторял свой вчерашний концерт, только на этот раз громче. Посреди комнаты они остановились.
- И что дальше? - спросил Макс.
- Макс, поцелуй меня, - сказала Кэтрин.
- Это обязательно? - спросил он.
Он предпочел бы на четвереньках пройти через весь парк Эстерхази.

Важно, как расположена книга в магазине. Когда вышел «Скажи изюм», я вдруг увидел, что книга выставлена в витринах нескольких магазинов. Ага, значит, надеются продать! Увы, роман не очень долго красовался на витрине, он прошел внутрь, но осталось утешение, что он стоит обложкой вперед. Если стоит обложкой вперед, у тебя еще есть какие-то шансы, если же засунули уже корешком – привет, можешь отправляться писать новую книгу.

...истинная беседа с современником может быть умной только с глазу на глаз, без театральных ротозеев, с правом выйти из нее в любую минуту, то есть беседа через книгу…

Лучший способ, чтобы тебе не поверили, — говорить правду, и одну только правду.

– Ты что, делаешь новый садик?
– Да, хочу сделать райский сад Эдема. Свою собственную версию: без змия, а Адам и Ева уже немолоды.

«Надо же, дар! У меня дар, и я буду учиться магии. И халтурить нельзя, потому что иначе ждет какая-то гадкая альтернатива»

- Ну, я так не могу, - расстроилась Зоя Ивановна. - Мы же еще совсем не близко знакомы!
"Хотелось бы не ближе", - подумала я. Недобрая я. Не снисходительная. Нетерпимая. все, что написала про себя выше, обман. Что плохого сделали мне эти люди? Да, не нашего поля я года - это очевидно. Простоваты и провинциальны. А что они виноваты? Всю жизнь - по гарнизонам. В Москве всего шесть лет. А напыщенные, так это от смущения. И что я привязалась к этим тапкам? Вместе с тапками, между прочим, Ивасючка принесла собственноручно испеченный сметанный торт. Говорит - "Дон Кихот". Шутит, наверное. Или серьезно? Возможно, Дон Кихот и Санчо Панса для нее слились воедино. В один, так сказать, образ. Да и ерунда все это, ей-богу!

Никогда я не была в таком отчаянии! Шутки кончились. Острить на тему моей невестки больше не получается. С подругами по телефону я не общаюсь. Просто лежу в своей комнате и смотрю в стену. Ни сын, ни муж ко мне не заходят. Им самим хреново. Утешать меня у них нет никакого желания. На выходные муж уезжает к матери и работает там. Я понимаю - там покой и тишина

– Умеет ли Тайсон драться? Фрэнк, перед тобой Тайсон – генерал армии циклопов. Кстати, Тайсон, Фрэнк – потомок Посейдона.
– Братишка! – Тайсон сжал Фрэнка в объятиях.
Перси едва сдержал смех.
– Ну, вообще-то он тысячеюродный… А, ладно. Брат он тебе – и все.

Мечта каждого писателя – попасть в бестселлер-лист и стать богатым и независимым. Возможность мечтать о богатстве и независимости, пожалуй, наиболее привлекательная сторона нашей профессии.

Не нравится мне это пророчество семи, о котором говорил Марс. Семерка – несчастливое число у китайцев, число-призрак.

Жизнь имеет цену только потому, что кончается, малыш. Уж поверь богу. Вы, смертные, даже не знаете, какие вы счастливые.

«Учиться без вещей, без подготовки, вообще без всего и в таких жутчайших условиях – нереально!»

«Видите ли, в моем мире нет ни магии, ни Академий Стихий, и я, разумеется, приняла ваши письма за шутку. Если бы вы написали понятнее и если бы сообщили о том, что меня все равно в это гостеприимное заведение отправят, я бы, конечно же, подготовилась как следует»

В древности… ну, еще у греков, когда Плутона называли Аидом, он был в большей степени богом смерти. А превратившись в римлянина, он стал… ну, не знаю, более уважаемым, что ли. Он стал богом богатства. Все, что под землей, принадлежит ему. Поэтому я не считаю его таким уж страшилищем.

Успехи еще никому большой любви не приносили. А точнее — те, кто любил, тот и продолжает любить, несмотря на эти успехи, а те, кто недолюбливал, тот и продолжает недолюбливать, только еще сильнее.

Основной закон пустыни — гостеприимство. В Нью-Йорке, Москве, Париже, Тель-Авиве, если захочется попить-поесть, вам даже в голову не придет зайти в первый попавшийся дом. В пустыне без тени смущения ты войдешь в незнакомый шатер, ибо закон пустыни отличается от законов цивилизации больших городов.

Человек без сюрприза внутри, в своём ящике, неинтересен.

Неведомые миру гении, творившие в молчании, безвестности, затворе и умиравшие беззвучно и бесследно, должны были существовать и, ничего не зная друг о дружке, разведенные в пространстве и во времени, хранить и пестовать все изначальное богатство натуральной музыки, а не одну лишь «темперированную» часть, которую мы знаем и думаем, что эта обглоданная кость и есть уже вся музыка.

Жизнь не то чтобы наладилась, но вернулась к более-менее нормальному состоянию, какой она не была уже несколько месяцев. Никаких тайных поездок в город. Никаких «Чаш вулкана» и потайных комнат в подвале. И даже никаких подземных банковских хранилищ. Может быть, эта нормальность была тяжелее и хуже всего.

Мы шли долго, и уже кончались силы. Кончалась вера – себе, компасу, карте. Оставались надежда и любовь. Надежда, что ребенок сегодня увидит, узнает, какое есть тяжелое, неприступное, долгожданное Белое море. И любовь, в которой стала сомневаться женщина, когда в вялом, спокойном течении жизни ей вдруг померещилось, что нет ничего важнее статуса,...

— Лучше не судить никого из нас по тому, какими мы казались в ту пору всеобщего безрассудства.

Соцреализм сыграл как раз обратную роль в развитии искусства, и недаром я, работая в литературе более полувека, ни разу не воспользовался этим неопределенным понятием.

Если человек — честный идиот, я способен полюбить его, но ни за что не полюблю бесчестного гения.